Name: Окончателен лишь твой приговор.
Item: Окончателен лишь твой приговор.
Author: Vlad

С тех месяцев меня глубоко увлекает идея тренировки воли. Я по-всякому обдумывал эту мысль. Действительно, если овладеть этим искусством, ты уже неуязвим и непобедим! Вот оно — подлинное всемогущество!

Пусть в этом крылась ущербность, узость, однобокость, но в то же время это являлось и серьезной победой, началом движения к будущим решающим выводам. Я понял весьма существенное: в восстановлении и сохранении здоровья над всеми лекарствами, тренировками и т.п. преобладает здоровая психика. Любая физическая деятельность, любые диеты, любые самые совершенные отдых и лечения обречены на провал без осознания этой простой мысли.

Дни и ночи я перечитываю исповедь Аввакума, Меня завораживает неукротимость его духа и невероятная физическая крепость и выносливость.

Этот поборник старой веры поражает воображение. Существо религиозного столкновения не занимало меня. Важно было другое. Как может вынести человек бесконечные издевательства и страдания и сохранить в полном порядке здоровье и умственную энергию?! Детство — тяжелейшее. Отец — пьяница и рано умер. Мать, "постница" и "молитвенница", по смерти мужа постриглась в монахини.

За свою жизнь Аввакум снес столько страданий, что и маленькой толики их хватило бы свалить любого человека. Его неоднократно жестоко избивают — от этого он лежит сутками. Его наказывают кнутом, сажают на цепь. Он проделывает путь в ссылку, полный нечеловеческих страданий. С ним — его семья. Аввакума ссылают в Тобольск, погодя — на Лену и в Даурию (Забайкалье). Он тащит лодку в упряжи, сидит месяцами в ледяной тюрьме, ест траву, сосновую кору и «разную мертвечину». Его нещадно избивают, оскорбляют, держат в кандалах. Он хоронит двоих сыновей. Вскоре после возвращения из ссылки в Москву его снова ссылают, теперь — на Мезень. Через полтора года его перевозят в Угрешский монастырь, а затем — в Пафнутьев, где заточают в темницу с забитыми окнами и дверью. Из этого монастыря его отправляют в Пустозерск — это уже край северного холода. Семью ссылают опять на Мезень. И его, и семью сажают в земляные тюрьмы.

С тех пор Аввакум называл себя «живым мертвецом». Его тюрьма — яма, выложенная бревнами, крыши нет. Настоящая могила. В северную стужу он сидит совершенно нагой в земляном срубе на хлебе и воде. Но в посты он на две недели отказывается и от этой пищи. Временами у него нет сил молиться вслух, и он твердит молитвы про себя. И именно тогда он обращается к литературному делу, к писательству. Он создает замечательные памятники русской письменности — исторические документы эпохи, среди которых первый по своему значению — автобиография. Кстати, это и первая художественная автобиография в русской литературе.
Влияние этих документов столь велико, что после долгих лет заточения в апреле 1682 года Аввакума сжигают на костре. Другого способа принудить его замолчать нет. Ему было тогда шестьдесят два года.

Я перечитывал житие и упорно искал ответ. Почему человек не развалился, не умер? Почему оставался неуязвим в голоде, неимоверной стуже и бедах? В чем основа этой стойкости?! Ведь вся жизнь в нечеловеческих испытаниях!

...Да, да, убеждение! И ничто другое — только убеждение! Теперь я читаю все, что нахожу о лечении Бехтерева внушениями. Это поразительно! Люди научаются видеть, овладевать движением без операций. Я, по возможности, знакомлюсь с его взглядами. Что там знакомлюсь? Я глотаю каждое слово, они врастают в мою плоть, их не оторвешь уже никакой силой. Ведь можно внушить себе определенные мысли — и преодолевать болезненные состояния.

Меня увлекает история преодоления болезни знаменитым бактериологом Луи Пастером. В сорок шесть лет его поражает инсульт. Очаг — в правой половине мозга. Еще не оправясь от удара, Пастер обкладывается всеми известными работами по головному мозгу. Это изучение дает ему ключ к преодолению болезни и ее последствий. Выздоровев, он продолжает исследования и совершает самые важные научные открытия. В добром здравии он доживает до семидесяти трех лет. Единственным воспоминанием об ударе явилась небольшая хромота. При посмертном вскрытии было обнаружено, что почти вся правая половина мозга атрофирована — результат того давнего удара. Стало быть, левое полушарие взяло на себя всю работу. Возможности мозга поистине велики... Жажда жизни, жажда выздоровления, вера в победу становятся такими могучими, что я уже не сомневаюсь в своих силах. Новой силой духа я по-новому организую все процессы в организме.

В одну ночь ко мне приходит понимание бессилия лекарств и врачеваний. Напор тяжких переживаний, волевая рыхлость превращали меня в раба недугов. Человеческий организм теперь представая мне огромным ухом. И это ухо наставлено на тебя. Не проходит бесследно ни одна мысль. Малейшее движение мысли отмечается и подытоживается соответствующей физиологической реакцией. Не существует бесследных мыслей. Все мысли замыкаются в наших физиологических системах. Они суживают или расширяют сосуды, задерживают деятельность пищеварительных органов, нарушают сон или бешено гонят сердце. Невозможно проследить все множество этих ответных реакций. Скверные мысли, не блокированные волей сопротивления и мужеством поведения, злоба, раздражительность, страхи, жалобы, сомнения, беспокойство — все это оборачивается расстройством организма, а в течение длительного времени —хроническими расстройствами на уровне болезней.

Итак, очистить организм от яда лекарств и оздоравливать! Начать с ничтожного, но укреплять! Отвоевывать каждый шаг, каждый день безлекарств. Снижая дозы, отказываться от них, отказываться постепенно, но решительно отказаться в ближайшие месяц-полтора. День без лекарств и в движении — победа! Не поддаваться неудачам. Любые срывы, любые болезненные явления рассматривать как временные. Другого пути к выздоровлению нет! И не только для меня.

Природа поставила его единственным для всех, кто попал в подобную передрягу, а таких, как я после убедился, совсем немало. Я не сомневался в успехе, не допускал иного исхода, а это и есть то самое бехтеревское страстное, могучее и безоглядное убеждение, которое стирает прежнюю связь в мозгу. Только я сделал это внушение идущим не от кого-либо, а от себя.

К тому времени даже вид снотворных вызывал у меня отвращение, а ведь до сих пор я ничего подобного не испытывал, Я дорожил ими, страшился остаться без них. Какие только снотворные я не пропустил через себя! И в каких дозах! И все равно они плохо брали. Поэтому я и присовокупил к ним уйму успокоительных средств. Это ослабляло память, изменяло характер, и все равно за всем этим не стоял полноценный сон и отдых.

Итак, вечером 14 сентября я выложил на ночной столик две таблетки, одну из которых надломил надвое. Половинку я вернул в коробочку. Доза была уменьшена на четверть. Я сознавал, что через здоровый сон, во многом лежит путь и к преодолению сосудистых заболеваний. Нечего помышлять о выздоровлении вообще без восстановления здорового сна. И это тоже умножало готовность к сопротивлению.

Трудно поверить, но буквально с первых недель нового состояния я начал поправляться. Нет, болезнь сохранила инерцию, и все ее проявления давали о себе знать вполне определенно, но сила их затуплялась с каждым месяцем.

Когда я допил последнюю частичку таблетки, настал черед спать вообще без снотворных. Как ни был я защищен внушениями, ночь надвигалась стеной: я встряхивал себя, освобождаясь от наваждений, но тут же возвращалось чувство беспомощности и возбуждения. Я повторял все слова убеждений и возрождал прежнюю решимость. А ночь уже потушила огни за окном и напустила тишину. Кто жил на снотворных столько лет, сколько я, поймет мое состояние. В половине четвертого у меня поднялась температура. Я казался себе обваренным, я горел. Необычайное нервное возбуждение лишило меня возможности лежать или сидеть. Я шагал по комнате и шагал ...Однако с утра включился в обычную работу. Я работал, занимался всеми прочими делами. И все время я ощущал жар. Возбуждение не умерилось к ночи. Снова я не сомкнул глаз. Это была настоящая буря — бунт организма против моего решения! Безрадостные мысли гнули меня, но я упрямо шагал и шагал, выстраивая свои доводы. Да, я довел себя до развала и отказываюсь жить в хворях и слабостях. Лишь через преодоление привычки к искусственному сну -- путь к выздоровлению! Все слова были яркие, очень цветные и каждое глубоко вклинивалось в меня. Одни слова ранили, ослабляли, другие — кроили, штопали следы этих слов и вздергивали волю. Читать, отвлечься какими-то другими занятиями я не мог, слова не проникали в сознание: нервное возбуждение, похожее на исступление и горячку, не позволяло сосредоточиться.

Так и покатились мои будни. Ночь, две без сна, затем ночь вполне достаточного сна. Из трех ночей не смыкать глаз две в течение полугода — очень накладно...

Подлинное возрождение сна наступило через три года. Оно было связано с общим решительным оздоровлением организма, и возвращение к естественному отдыху сделало это возможным.

Мои беды усугублялись тем, что я был лишен свежего воздуха и здорового круговорота крови. Я утратил способность к физической работе. Длительная бездеятельность сказалась на сердце, сосудах, легких. Без движения на свежем воздухе нечего и помышлять о выздоровлении. Я обязан двигаться. Мне пока недоступны тренировки и бег, поэтому осень, зиму и весну я положу на освоение ходьбы, а дальше начну осваивать и тренировки. И ничто, и никто не остановит меня! Через ходьбу в любую погоду я приобрету устойчивость и к погоде, и к физическим нагрузкам — пусть самым примитивными, но за примитивными я потяну все более серьезные и сложные. Любая ходьба для меня — продвижение к торжеству над немощью. Не за расстоянием и скоростью, не обращать внимание на скорость всех других людей — главное идти, вцепиться намертво в эту возможность!

В этот раз я сознательно составил правила лечения. Я решил за своим настроением, переменить его, если угодно, стать другим человеком. И это не только во имя излечения главных болезней - я «зарос» скверными_чувствами, они отравляли жизнь, превратили меня в тягость даже для самого себя.

Правила я разделил на две части: самовнушения для воздействия непосредственно на состояние сосудов; стирание и воспитание определенных черт характера, а также постоянный контроль за настроением.

Слова для правил вырвались из души. Я лишь ужал их и подчистил. Я выучил их и наказал себе читать каждое утро. Читать, повторяя, так, чтобы представлять как физиологическую картину сосудов, на которые я обращаю часть правил, так и смысловую — это по другой части правил. Не твердить попугайски, а ярко, образно представлять. И не разочаровываться при срывах. Это трудный и затяжной путь. Десятилетиями я закладывал неправильности в работу организма и мозг. Долгие годы нужны, дабы сбить инерцию организма и привить себе новые черты характера.

Я понимал: главное — верить. Непоколебимо верить в правоту и целительность того, что творишь. Ни на толику не сомневаться в себе и результатах работы. Даже ничтожная фальшь, ирония и сомнения сведут на нет любые усилия. Организм настроен на каждое ничтожное движение мысли. Любая преобразуется в физиологичекие реакции — это от великого приспособления организма в борьбе за выживание. Беда в том, что мозг посылает не только разумные команды — по этой причине наступает рассогласование важнейших жизненных процессов. Иначе быть не может: при накоплении определенной информации, соответствующем уровне сигнала организм неизбежно совершает поворот в сторону, диктуемую психическим состоянием.

Порой мне представлялось, что тело — мой злой и мстительный враг…

Но не все было столь мрачно. Я видел солнце, небо, слышал людей — и забывал о неприятностях. Солнце, дожди, морозы, ветер, лес, настоящий, живой, — все это оказывало на меня чрезвычайное влияние. Я жил единой жизнью с природой, и это ощущение множило любовь к жизни. Пока она не угасает — человек может вынести все. Она тот великий источник, который подпитывает все наши чувства и прежде всего — волю. Именно в те годы я привязался к природе. Облака, течение реки, запах земли преобразовывались во мне стойкостью жизни. Вид могучих деревьев всегда вдохновляет меня. Я люблю старые деревья, знаю их по всей округе и поклоняюсь им. И я всегда верил, что вернусь к ним. Вернусь как товарищ по бытию, на равных. Не буду страшиться холода, жара и солнца, волы. Все будет от жизни и для жизни. И все это я буду принимать с благодарностью.

Как бы ни было мне плохо, я неизменно шел к своим новым друзьям— и они никогда не подводили. Я всегда возвращался от них в уверенности и стойкости.
Теперь для меня уже неукоснительнейшая заповедь — бережение силы и выносливости. Ни в коем случае не запускать_себя! Пусть маленькими тренировками, но держать себя в порядке. Помнить простую истину: восстановление гораздо сложнее поддержания формы. Подчас такое восстановление становится практически и невозможным.

Всегда обновлять себя тренировками! Нет большего заблуждения, чем считать это время потерянным...

В те зимние тренировки мне приходит счастливая мысль: читать формулы воли в перерывах между упражнениями, когда я вынужден налаживать дыхание. С того дня формулы воли массированно и непрерывно обрабатывают мое сознание.

Я ощущаю их влияние: я распрямленней, для меня нет бед, все неудачи я встречаю энергией поведения.

Я точно счищал с себя наносы лет — все вокруг обозначалось ярче, образнее и притягательнее. Занимаясь психотерапией самовнушения, я все глубже и глубже проникал в себя. Я как бы исследовал себя. И то, что я узнавал, не приводило меня в восторг. Уродливые, болезненные изветвления характера вызывали стойкое желание сделаться другим, желание отсечь их. Я вводил новые формулы воли. Как и те, самые первые, они вырывались из души. В те дни я начал строить формулы на стирание определенных свойств характера и развитие, закрепление нужных мне. Я вспоминал себя в прошлом — и мне становилось не по себе. Я сам калечил себя, отравлял жизнь, отодвигал ее, делал скучной и неинтересной. И я со всех точек зрения был уязвим. Конечно, не во всем я оказывался виноват. Но под гнетом трудностей, ударов судьбы, разочарований и срывов мой характер поддавался не в лучшую сторону. Теперь даже сами понятия «разочарование», «удары судьбы» и т.п. кажутся мне ненормальными. Hет разочарований, нет срывов или ударов судьбы, есть лишь различная энергия встречного поведения. Ничто не способно заслонить жизнь. Она неизменно притягательна и достойна самой горячей привязанности.

Я сознавал: прежней беззаботности не будет. Отныне и до конца дней я обязан работать, чтобы сохранять жизнь в нужном качестве. Это может нравиться, может не нравиться, но это делать придется. А тe, кто несет отметины болезни, должны выдерживать это правило во сто крат строже и уж, конечно, без какого-либо чувства ущербности — так нужно жизни!

Я непрерывно обрабатываю сознание формулами воли. Я обрушиваю на сосуды всю мощь самовнушений. Я без конца проигрываю состояния, в которых обычно выправляю тонус сосудов. Огромным раскидистым деревом в моем сознании вся кровеносная система — самые крупные артерии и самые ничтожные капилляры. Нигде не должно быть узлов, стяжек и дряблостей. Тонус сосудов должен строго соответствовать давлению крови в них, а это давление у меня — только сто пятнадцать миллиметров!.. Я шепчу: «Любые препятствия и любые усталости преодолеваю без спазм. В мозгу действует могучий единый механизм антиспазматической связи и поддержания давления. Всегда раскрытые, раздвинутые сосуды и в них уверенный, мужественный ток крови под давлением сто пятнадцать миллиметров... — не больше и не меньше...» Я продолжаю набирать слова формул и глубже, глубже проникаю в картинку.

Я днем я отрабатывал четкость картинок и слияния с ощущениями того, что я проделываю в них. Мне кажется, я держу сосуды пальцами. Я ощущаю их наполненность кончиками пальцев. Это результат многолетней тренировки сознания, Я веду пальцами и нахожу стянутости, дряблость. Я начинаю выправлять сосуды. Какправило, там возникает боль, которая туг же начинает рассасываться. И я выглаживаю сосуды. Боль в голове растекается, глохнет. Лишь в груди застаивается привкус тошноты, но и он слабеет… Ну. а если упереться! Сколько раз это уже было, а выход все тот же — единственный: упереться!

К октябрю я неузнаваем. Из груди исчезли последние хрипы, а была не грудь, а какой-то испорченный граммофон: свисты, хрипы, бульканье. Бесследно сгинули боли из глаз. Ванны больше не простужали. Шею, наконец, перестало заклинивать. Разительно изменились к лучшему желудочно-кишечные дела. И одышки почти сошли на нет. Пульс значительно выровнялся, хотя и не выдерживал ритма.

И настроение — я ни на мгновение не сомневался в своих возможностях. Я был готов к любым испытаниям. Теперь я мог браться и за свои заветные книги.

Я достиг той работоспособности и силы, при которых без осложнений я справляюсь с любой новой нагрузкой — это и литературные нагрузки, и житейские, и все прочие, порой самые неожиданные. Что больше всего радует — я не устаю так скоро, как во все последние пятнадцать лет. Это не значит, будто я безоблачно чист и неутомим. Нет, я устаю и подчас сталкиваюсь с неприятностями в себе, но это все такие мелочи — о них не следует и вспоминать. — работоспособность неизменно высока.
Я успеваю восстановится к каждому дню — это отдача хорошо отлаженного организма и сна.

Я веду рассказ только об основных трудностях, а сколько было мелких и порой весьма болезненных неприятностей в тренировках и закаливаниях! Без преувеличения: они следовали почти без перерывов. Это ложилось одним долгим не проходящим гнетом. И он способен смять, если ему не противопоставить неукротимость духа. Никогда нельзя терять веру в себя — какие бы беды ни обрушивались, и какие бы приговоры ни выносила судьба! Окончателен лишь твой приговор.
До той поры, пока ты не вынесешь его, пока сам не признаешь себя сломленным, ты не побежден, организм борется, и возможности для преодоления самых черных и безнадежных состояний.

При твердой воле, последовательности и искренней убежденности человек может управлять едва ли не всеми жизненными процессами.

Власть мозга над организмом безгранична. Психотерапия самовнушением нужна не только для того, чтобы придавать психическим процессам необходимые окраску и направление, но и для того, чтобы вызывать надлежащие реакции организма. При всяком волевом преодолении образуется соответствующая связь в мозгу. Каждое последующее преодоление укрепляет ее.

Формулы воли теряют смысл даже при ничтожной доле сомнения в их целесообразности. Мозг это тотчас запоминает.

Надо всегда держать в памяти: сначала заболевает дух, затем — тело. Всегда строю чувств соответствует состояние организма. Задача в том, чтобы овладеть таким набором чувств (приглушив, если не стерпев, нежелательные из них), которому будет_соответствовать наиболее благоприятное течение процессов в организме. Это не преувеличение. Ведь не заботы, а характер в большинстве случаев «награждает» человека язвами пищеварительного тракта, диабетом, сердечными неврозами, нарушениями мозгового кровообращения, гипотонией, сосудистой дистрофией и множеством прочих недугов. Жизнь в невзгодах — одних разрушает, других — чрезвычайно закаляет. Это тоже находится в прямой зависимости от характера, точнее его способности лишь определенным образом отзываться на потрясения и вообще трудности. Светлая волевая сила выше страданий и любых приговоров судьбы.

Самый существенный вывод тех лет — это необходимость психической тренировки наравне с физической. И уже поистине забавно открытие того, что правила мускульной тренировки совпадают с правилами и законами тренировки психической (волевой), для которой также играют первостепенную роль продолжительность занятий, недопустимость перерывов (ослабляется связь в мозгу), интенсивность занятий (укрепляется связь) и которая также набивает «мускулы» воли (связь прочнеет, становится надежнее, начинает работать).

Это не было случайной находкой. Я напряженно искал законы управления волей, когда болезни обрушились на меня. Я понимал, что главная причина развалов и болезней — нервные расстройства, а это почти всегда — следствие характера. Я долго не мог сообразить, отчего я, крепкий физически человек, рассыпаюсь, хирею. Отчего я лишен способности радоваться? И еще множество вопросов занимало меня.

Я видел: элементы психотерапии самоубеждением присутствуют во многих верованиях и нравственно-этических учениях. Я поражался: слабые люди становились могучими, непобедимыми, физически несокрушимыми. В этом явственно проглядывал элемент психического преобразовательства. Мои выводы крепли, принимали более ясные формы. Затем последовало обращение к Бехтереву, его лечению внушением. Происходило выправление ненормальной деятельности внутренних систем. Исцеление чудотворной иконой — это ведь психотерапия, не больше. Это мгновенное разрушение старой связи, отравляющей жизнь. Нет, я уже не сомневался в главенствующем и определяющем значении психического фактора.

Подобно тому, как физические упражнения помогают выправлять различные недуги, так и психотерапия самовнушением лечит психику, возрождая утраченные качества и развивая другие, очень важные.

«Внушать следует мысли и чувства, запечатленные в формулы воли. Повторение нужно для образования и укоренения соответствующих связей. Почему именно повторение, а не просто сама по себе мысль? Потому что это те чувства и мысли, которые несвойственные какому-то характеру или недостаточно развиты, а они жизненно не необходимы. Поэтому формулами воли как бы вживляются нужные связи, то есть нужные мысли и чувства, которые единит воля». Повторение формул много раз — это первое условие занятий. На мой взгляд, такая психотерапия полезней утром. Она создает настроение на весь день. Неплохо в течение дня еще разок-другой обратиться формулам, хотя бы на пять-семь минут. Не всегда, но иногда стоит повторять формулы вслух — это воодушевляет. «Кроме чтения формул, надо разворачивать их в сознании, не упирать лишь на механику повторений. При повторении формул выполняться одно непременное условие: хоть на короткое время надо услышать мысль.

Низкая действенность занятий и утомление могут быть связаны с завышением числа формул. Получается долгое, изматывающее б

Что почитать